Экспедиция Кон-Тики Ра - Страница 20

Как ни неправдоподобно звучали все эти рассказы о грузоподъемности кадай, я готов был поверить в них, очутившись сам вместе с Муссой, Умаром и Абдуллой в наскоро связанной по моей просьбе лодчонке. Совсем узкая, хоть верхом садись, она тем не менее не прогибалась у нас под ногами и шла очень устойчиво, с осадкой не больше, чем у резиновой надувной лодки. Издали такая голубая, вода была отнюдь не прозрачной вблизи, и я бы не хотел шлепнуться в этот шистозомный суп. Тем более что возле зарослей папируса было легче всего заразиться, ведь личинка выходит из тела улитки, живущей на стеблях. А тут Умару и Муссе зачем-то понадобилось поменяться местами. Они протиснулись мимо Абдуллы и меня, придерживая нас руками, чтобы не столкнуть за борт, и лодка хоть бы качнулась.

Подойдя к большему из двух плавучих островов, мы увидели в зарослях старую, полусгнившую папирусную лодку. Ее палуба погрузилась вровень с водой, многие веревки совсем распались, и, однако, даже эта развалина выдержала мой вес, когда я осторожно перешел на нее. Сколько же времени этой кадай? Что-нибудь около года, ответил Умар. Сказать точнее он, естественно, не мог. Так или иначе старушка еще держалась на воде.

Мы целый день ходили на веслах между папирусными островами и не могли на них налюбоваться. Одолжив кадай покрупней, которая была причалена рядом с долбленками, нас догнали мои товарищи. Потом подошли рыбаки на двух лодках, и мы принялись ставить сеть, глядя, как плещутся огромные рыбы капитен. Но вот и вечер настал, кончился мой первый день на борту папирусного судна.

...Стоим втроем у караван-сарая, глядим на сверкающее звездное небо. Другие, не столь дальние странники, давно уже спят вповалку на полу, а мы только что вернулись из гостей, ходили в скромную лачугу американца Билла Холисея, который осчастливил нас душем из подвешенной на дереве железной бочки с самодельной лейкой. Путешествуя один в пустыне в разгар религиозных распрей, Билл по-своему помогал примирению сторон. Там, где было особенно худо с водой, он бурил колодцы, и как только появлялась вода, у мусульман пропадала охота убивать христиан. Теперь он занимался бурением в арабских и в негритянских кварталах Бола.

После омовения мы словно заново родились на свет, и захотелось еще подышать чистым воздухом, прежде чем забираться в душную конуру. Конечно, лучше всего было бы спать на воле, но по ночам здесь выходят на охоту ядовитые змеи.

Жаркая, темная, безлунная тропическая ночь, заманчиво мерцают далекие звезды... Тишина, только звенят цикады, да в зарослях папируса квакают полчища лягушек. Пустыня мертва, словно и нет ее, нет и селений, канули в ночной мрак. Последний взгляд на звезды, и мы уже хотели войти в низкую дверь караван-сарая, когда я вдруг что-то услышал и остановил своих товарищей. Мы прислушались.

Из пустыни доносился далекий, едва уловимый рокот барабанов и дрожащий тонкий голосок какого-то духового инструмента. Весь Восток воплотился в этих звуках, как будто мелодию сочинил сам песок, а исполнял ее теплый ночной воздух. И нигде ни огня, но я не мог ложиться, не увидев диковинного зрелища, несомненно связанного с этим таинственным концертом.

Звуки терялись вдалеке. Я попробовал уговорить своих товарищей пойти со мной, однако их такая прогулка не соблазняла, им хотелось спать. На всякий случай я сунул в карман фонарик. Тут ведь надо подкрасться незаметно, ни к чему тащить с собой большой фонарь с аккумулятором, когда хочешь посмотреть на что-то так, чтобы никому не помешать и чтобы тебе не помешали. С другой стороны, я столько всего наслушался, что совсем без фонарика тоже не хотелось идти. Мало ли что...

Темно, хоть глаз выколи. Я сориентировался по звездам, чтобы отыскать потом караван-сарай, который сразу пропал во мраке, стоило мне сделать несколько шагов. По мелкому песку я шел почти бесшумно, главное было поднимать повыше ноги, чтобы не споткнуться о какой-нибудь бугорок.

Иду, иду, а барабан все так же далеко. Вдруг путь мне преградила глиняная стена. Деревня. Арабская лачуга. Придерживаясь руками за стену, я дошел до угла и повернул, идя на звук. Долго не было никаких преград, потом мои руки уткнулись в изгородь из папируса. Притаившиеся во тьме дома не выдавали себя ни одним лучом света. Огороженная с двух сторон широкая песчаная улица вела прямо туда, откуда все отчетливее доносилась музыка. И я различил на фоне звезд круглые очертания крыш; ниже была сплошная чернота. Пошел побыстрее. И тут же споткнулся обо что-то большое, косматое и живое. Громко прозвучал хриплый горловой крик, меня грубо швырнули на землю. Я потревожил спящего верблюда. И даже теперь не разглядел его, только по хрусту суставов понял, что он удаляется.

Я замер в напряженном ожидании, но дома словно вымерли, ни огонька, ни звука. Только музыка явственно отдавалась в ночи. Барабаны и что-то вроде рожка или свирели. Я двинулся дальше с вытянутыми вперед руками и пересек так всю деревню. Теперь музыка звучала где-то совсем близко. Глаза различили тусклый свет керосинового фонаря. Дома остались за моей спиной, а впереди какие-то тени мелькали нескончаемой чередой, заслоняя свет. Дальше шло открытое пространство, очевидно, здесь начиналась сама пустыня. Бесшумно обогнув последнюю преграду – глиняный дувал, – я разглядел множество человеческих фигур. Это были стоящие и сидящие зрители; я переступил через ребятишек, которые, сидя на корточках возле дувала, смотрели, как завороженные, туда, где светил фонарь. Никто не обратил на меня внимания. Пожалуй, лучше всего остаться около стены, где меня не видно, и не двигаться, затеряться среди всех этих закутанных в бурнусы людей, неотрывно смотрящих на нескончаемое шествие силуэтов.